Стихотворения, не вошедшие в сборники - Страница 23

К оглавлению

Застыл в недвижности. А между тем

Он должен бы, как я, вперед стремиться,

Чтобы творить… Я начал даже злиться.

И как других я прежде обличал

И мерку святости к ним прилагал,

Так начал я и к другу относиться…

Коль он как все — того ж, мол, и достоин,

Лишь я один совсем иначе скроен.

Так дружба наша и сошла на нет.

Во мне едва ее остался след.

Он, думаю, меня не забывает,

Да ведь ему и Время не мешает,

Оно над ним совсем не знает власти,

А я… Да разве сам я очень рад?

И чем, скажите, тут я виноват?

Не разорваться ж для него на части!

Но о любви он больше понимал,

Чем понимал и знал о ней тогда я.

Я проповедовал любовь к Тому,

О Ком мы с другом столько говорили.

Я утверждал, что все отдам Ему,

И думал, что люблю Его… Не зная,

Что ведь Любовь…. она совсем как боль:

Уж если есть — о ней не забываешь.

Тебя живит она и ест, как соль.

Ее ни с чем иным и не смешаешь,

Но, кажется, я понял — здесь, не там!—

Как обижал я Время и Того,

Кто в дальний мир, на свет, послал меня,

Послал не для судящего огня,

Не для боренья с волею Его…

В меня любви Он искру заложил,

Любви, которою Он сам любил,

Во дни, когда был в мире, между нами.

Я искру не разжег в святое пламя…

Но если сделать это я не мог,

То почему же Он мне не помог?

И вот, я здесь…

Но кончил я рассказ.

Боюсь, что очень утомил он вас.

Я знаю, — приблизительно, конечно,—

Какой вы можете мне дать ответ.

Соседу моему — с каким укором,

И как жестоко, — вы сказали „нет“.

Но я другой. Так будьте же сердечней,

Не убивайте вашим приговором,

Я сам к себе достаточно суров,

И тяжек здешний каменный покров.

Здесь сидя молча, и один, во мгле,

Значение проступков на земле

Я, может быть, преувеличил сам…

Зачем же нужно делать это — вам?

Подумайте: а если я поверю?

Перенесу ль последнюю потерю —

Последнюю надежду — на прощенье?

А это все единой цепи звенья…»

Дант слушал океанца, стиснув губы,

Потом сказал ему, немножко грубо:

«Мой милый друг, напрасны просьбы эти.

Еще не лгал я никому на свете.

Ужель вам первому, в аду, солгу?

Коль не желаешь слушать — так не слушай,

Закрой свои всеслышащие уши,

Но правды не сказать я не могу.

Ведь ты еще не понял ничего!

Ты слово повторяешь: „Я обидел

Того иль тех, но зло я ненавидел…“

Ты обижал — а знаешь ли, Кого?

И слова понимаешь ли значенье?

Нет, цепь твоя цела, все целы звенья…

Когда кого-нибудь мы обижаем,

На свете мы страданье умножаем,

И тем еще страдание Того,

Кто до сих пор страдает — за тебя.

Когда обиженный ребенок плачет,

Ты знаешь ли, скажи, что это значит?

Его обидел ты — и для себя.

А ты Иного обижал — тем паче.

Подумай сам: могу ли не сказать я,

Как это всё,— твой холод и проклятья,—

На души неповинные легло?

Иль ты не ведал, как им тяжело?

Нет, не сурово это искупленье

Твоих неисчислимых преступлений,

Оставивших зловещие следы

На душах многих… Да и на твоей.

Еще не понял ты своей беды:

Черна вода, а все же и под ней

Не угасает твой огонь не жгущий,—

Ожесточающий сердца живущих.

Ты не дошел до своего предела,

Тебе осталось здесь немало дела,

Ты — с лаской вспоминаешь о себе;

О прошлой жизни, о своей борьбе

Ты говорил почти что с умиленьем…

И тут же все мечтаешь о прощеньи.

Не верю, чтоб душа твоя посмела

Отречься, отойти от всех надежд,—

Последних человеческих одежд,—

А ведь должна! Ее прямое дело —

Всего совлечься, до пылинки снять,

И быть готовой вечно умирать.

А к жалости напрасно не зови:

В тебе самом ее немало было,

Не жалости одной, но и любви.

Но на земле, такой тебе постылой,

Кого ты истинно жалел — любя?

Вся жизнь твоя — лишь самолюбованье,

Вся жизнь твоя — великое страданье,

Но не твое страданье, а Того…»

Тут, Данта не дослушав, собеседник,

Вскочив на кучу, бросился стремглав

Во встречную, высокую волну,

И с криками: «Неправ! Да, я неправ!»—

Тотчас же погрузился в глубину.

Дант проворчал: «Ну что за привередник!

Не вынырнет ли он? Я подожду.

Нехорошо же, если так уйду».

Тот вынырнул, крича свое: «Неправ!

Не надо мне прощения! Клянусь,

К себе я прежнему не возвращусь!

Прощений не хочу, боюсь, боюсь!»

А Данте рад. Ведь сердце-то не камень.

Заслышав искренность какую-то и пламень

В далеком голосе, он крикнул вслед:

«He бойся! Он простит! Он всё прощает!»

Прислушался: что ж он? Ответа нет.

Волна вернулась: нет его в волне.

Опять прислушался: не отвечает.

Еще волна — лишь пена на гребне.

«Остался, очевидно, в глубине,—

Дант бормотал. — Я слишком резок был,

Меня как будто он же заразил,

И принялся и я за обличенье…

Ну нет, благодарю, мое почтенье!

Пожалуй, первый-то куда похуже,

Чем этот… Был же с тем я мил?..

Какая тьма, однако… Да и лужи.

Тут самому себе не будешь рад.

Да, поживи-ка в эдакой стране!»

Опять волна. Он отступил назад

И прислонился к каменной стене,

Напрасно в темноту вперяя взор…

Сердился на себя за разговор.