Стихотворения, не вошедшие в сборники - Страница 34

К оглавлению

Всё чаще — с равными мне непривычно

И как-то скучно. Это не беда,

Казалось мне. Ведь это так обычно!

И я не трогал чувства моего,

Насилие считая неприличным.

И был мне тот приятнее всего —

Вы это даже без труда поймете,—

С кем говорить не надо ничего.

Подобные дела, где, в общем счете,—

Ведь вам известно кое-что о них?—

Всё сводится к одной лишь только плоти,

Решаются в условиях своих.

Итак — мои мне делались все ближе.

Но не судил я строго и других,

Хоть и общалс я с теми, кто пониже.

А несужденьем прочих — щеголял.

Я говорил себе: „Они не ты же,

По-доброму суди их“. Но я лгал,

Не добродетель — эти несужденья,

Не доброта, когда я им прощал —

И что прощал? — но если не презренье,

То невниманье к ним и к жизни их.

Теперь я даже знаю: без сомненья,

Я никого и не видал из них,

Так были мне они неинтересны.

Я жил среди сообщников моих.

Порой и с ними мне бывало тесно,

Уж очень тело я избаловал.

Поил его, кормил, и неизвестно,

Чего еще ему не отдавал.

И всё же был я телом недоволен

И очень за него бояться стал.

Мне, что ни день, казалось, что я болен.

Хранил я тело, всячески лечил,

Но сохранить его я не был волен.

И потерял, как ни заботлив был.

Там, где-то на земле, оно истлело…

Но не довольно ли я говорил?

Теперь вы знаете, в чем было дело,

Как на земле я прожил жизнь мою,

И как меня поработило тело.

Вы поняли, что я судьбу свою

Сам для себя готовил, притворяясь,

Что правды даже в сердце не таю,

Себя незнаньем оправдать стараясь.

Вы поняли, что этот океан,

И то, что на волне я так качаюсь,

Все это мне — за лживость, за обман…

О, только здесь я понял, как обидел

Того, Кем дар высокий был мне дан,

И лучше бы меня Он ненавидел!

А Он любил… Но я понять не мог,

И на земле я этого не видел.

Теперь конец. Прошел последний срок.

Рассказ мой кончен тоже. И заране

Ответ ваш слышу. Дам себе зарок

Ни с кем не говорить, сидеть в тумане,

Чтобы земных ответов не слыхать.

Ведь как к моей вы прикоснетесь ране?

Вы скажете — давно, мол, ясно вам,

Что все мои ошибки — лишь пустое

В сравненьи с тем, что делается там,

Там, на земле… Ведь там теперь такое,

Что психологии, мол, ваши — вздор.

И что вы можете сказать другое?

Так пусть вам будет это не в укор,

Но я прошу вас очень: помолчите.

Такой ответ — ведь это приговор…

И лучше ничего не говорите.

Слова мне будут тяжелей всего.

А что касается земных событий —

Они известны здесь… И оттого

Я не хочу сравнений ваших с ними.

Нет, нет, не отвечайте ничего!

А если вы произнесете Имя…»

Он много бы еще наговорил,

Весь в увлеченьи бедами своими,

Но Данте здесь его остановил,

Алигиери звался он недаром,

Он с честью имя славное носил,

Да был и в родственной связи со старым.

Отважен, неподатлив, горд и смел,

Он обладал еще особым даром:

И боль, и страсть он умерять умел.

В глазах подземника заметив муку,

Он на него серьезно поглядел

И властным жестом только поднял руку,

Проговорив спокойно: «Вижу, нет,

Еще не пережили вы разлуку

С собой земным. Из всех грехов и бед

Вы не успели вынести морали.

Когда б не это, вы бы мой ответ

С поспешностью такой не предваряли.

Увидите, что он совсем не тот,

Как вы его себе воображали.

Он даже вашему наоборот.

И к вашим — не ошибкам, преступленьям,

Один такой, по-моему, идет.

Да, преступлениям. И, без сомненья,

Они не лучше, коль не хуже тех,

Что от незнанья или от забвенья

Творятся на земле. И этот грех

Ваш тяжелее, чем теперь на свете —

Лежащий камнем на плечах у всех.

Вам послано сознание. А эти,

Несчастные сыны различных стран,

Они теперь как брошенные дети,

Иль сами бросившие в океан,

Но по невинности, неосторожно,

Последний, свой, заветный талисман.

И сравнивать их с вами — как возможно?

Вы скажете: „Но я в моих делах,

Пускай они всегда и были ложны,

Я действовал один, на свой же страх.

Со мною и дела мои пропали.

Что на земле от них осталось? Прах!“

Когда и как об этом вы узнали?

Не думая нисколько о других,

Вы даже их как будто не видали,

Так что же можете вы знать о них?

А если стало шевелиться то же,

Порою тайно, в сердце у иных?

Ведь столько их теперь на вас похожих!

А если это принято от вас?

Что, если вы заворожили ложью

Невинных — в некий неизвестный час?

Но есть черта. Она непреступима,

Хоть преступаема была не раз.

А вы — вы хуже. Не прошли вы мимо,

Но прежде, чем дано вам умереть,—

Так вам черта казалась нестерпима,—

Ее всегда пытались вы — стереть.

Ее, одну, делящую святое

От злого и преступного. Как сметь

На это посягнуть? И что другое,

Что людям больше может повредить,

Чем это дело: тихое — и злое?

Я только человек. Не мне судить.